Глава 3

Deus lo vult

Связь отравления спорыньей и крестовых походов могла бы быть замечена еще в XIX веке, когда немецкие профессора Фуш (Fuchs, 1834), а затем Гирш (Hirsch, 1883), отделили описания эпидемий «священного огня» от рожи и других заболеваний. Или позже, когда уже всем стало очевидно, что накануне начала крестоносного движения Европа оказалась охвачена глобальным распространением эпидемий эрготизма.

“Недоброкачественное питание становилось также причиной многих эпидемий, в частности дизентерии и страшной «огненной» болезни или, как ее называли современники, «священного» или «дьявольского» огня, «огненной чумы». Она охватила многие области Западной Европы в последние два десятилетия XI столетия и была связана (как это установили много позже — в XVII в.) с заражением зерновых, прежде всего ржи, спорыньей. ^[1]

Но этот момент долго игнорировался не только христианам или романтикам рыцарства. Историки, если даже и отмечали этот факт, то обычно лишь мимоходом, не придавая ему особого значения. «Примечательно, что фанатичными участниками первого крестового похода 1096 г. были бедные крестьяне из районов, наиболее сильно пострадавших в 1094 г. от эпидемии «священного огня» и других бедствий — Германии, рейнских областей и восточной Франции». ^[2] — определенней других высказался Ле Гофф, но и для него это скорее следствие постоянного голода в Европе, а не катализатор похода.

“Мир на грани вечного голода, недоедающий и употребляющий скверную пищу... Отсюда брала начало череда эпидемий, вызываемых потреблением непригодных в пищу продуктов. В первую очередь это наиболее впечатляющая эпидемия «горячки» (mal des ardents), которую вызывала спорынья (возможно, также и другие злаки)*; эта болезнь появилась в Европе в конце X в. Как рассказывает хронист Сигеберт Жамблузский, 1090 г. «был годом эпидемии, особенно в Западной Лотарингии. Многие гнили заживо под действием «священного огня», который пожирал их нутро, а сожженные члены становились черными, как уголь. Люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами, от которых исходило зловоние». ^[3]

И хотя Ле Гофф, в отличие от русских переводчиков его книги, понимает, что такое спорынья, но цитата Сигеберта обрывается у него на этом месте, лишаясь важного для характеристики обстановки окончания: «но многие страдали от нервных судорог». ^[4] Этот момент существенен, поскольку указывает на смешанную эпидемию гангренозного и конвульсивного эрготизма, что в свою очередь объясняет возможность массовых галлюцинаций, которые более присущи именно второму варианту болезни.

 Связь «священного огня» с первым крестовым походом можно проследить наиболее наглядно. Это время было пиком эпидемий, госпитальное братство св. Антония, призванное заниматься жертвами mal des ardents, было утверждено папой как раз накануне похода: «Урбан II во время своей поездки по Франции и в Клермоне был очень озабочен основанием ордена [св. Антония]». ^[5] Зная действие спорыньи, нетрудно понять, почему на лихой крик Урбана с амвона Клермонского собора: «Deus lo vult! Угодно Богу!» народ отреагировал с таким воодушевлением. И изначально значение здесь имело даже не столько галлюциногенное влияние спорыньи, также, впрочем, подливающее свое масло в огонь св. Антония, сколько охвативший всех ужас перед непонятным мором.

Желание франков уйти в крестовый поход было вполне естественно в тех условиях. Так позже будут спасаться от эпидемий чумы (или того, что мы принимаем за чуму), убегая из городов, бросая дома, имущество, семью. Но «священный огонь» бушевал повсюду, от него не убежишь внутри страны — он загорался везде, где ели хлеб, а хлеб и ели везде. Папа ловко воспользовался этой ситуацией, указав выход из тупика. Согласно хронике Роберта Реймсского, папа рассказал франкам на проповеди после Клермонского собора о сказочной стране: «Иерусалим — это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими, земля эта — словно второй рай… Когда папа в своей искусной речи сказал это и многое в этом роде, всех, кто там был, соединило общее чувство, так что возопили: „Так хочет бог! Так хочет бог!“ Услышав это, достопочтенный владыка римский, возведши очи к небесам, возблагодарил бога…» ^[6]

«И все же глубоко обманулся бы тот, кто пожелал увидеть лишь эти материальные стимулы в основе всего движения. — был уверен Жозеф-Франсуа Мишо в начале XIX века. — Определяющую роль в подготовке похода, несомненно, сыграл религиозный энтузиазм, многократно усиленный церковью». ^[7] Но церковь знала, где этот религиозный энтузиазм лучше усилить. Крестовые походы — это синергия страха, безумия и холодного расчета.

“Тысячеустая молва быстро разнесла по всему Западу вплоть до морских островов вести о Клермонском соборе и предстоящем походе на Иерусалим. Сборы начались в первую очередь во Франции, поскольку именно там царила особо насыщенная религиозным возбуждением атмосфера. Ее накалу во многом содействовала проповедническая активность церковников. ^[8]

Упомянутая напряженная атмосфера неспроста возникла именно во Франции, наиболее сильно страдавшей на тот момент от эпидемий «священного огня». Деятельность проповедников не столько увеличивала этот накал религиозного возбуждения, сколько придавала ему нужное направление. Нет, не случайно папа, не получив поддержки на представительном соборе 1095 года в итальянском Пьяченце, где впервые прозвучала мысль о походе на восток, в ноябре того же года отправился во Францию и открыл новый собор в городе Клермоне, в Оверни (местности, которая и столетия спустя будет связана с отравлением спорыньей — от ужаса перед оборотнями до Великого страха во время Французской революции). Вдохновитель крестового похода понимал, что на тот момент именно франков легче заставить броситься в эту авантюру, дав им необходимую установку. Подтолкнуть народ к походу было несложно, поскольку, кроме фактора голода, «многим западным франкам не нужен был веский стимул, чтобы оставить свои дома. В течение нескольких лет они страдали от междоусобных стычек, голода и гангренозной болезни, идентифицированной впоследствии как эрготизм». ^[9]

Обычно такие вспышки болезни приводили в средние века к массовому движению пилигримов к святым местам, где больных действительно часто излечивала смена диеты. Но это еще лишь начало становления серьезного бизнеса, госпитальное братство св. Антония для организации паломничества больных «огненной чумой» было одобрено Урбаном только на том же Клермонском соборе ^[10], дорога в Сантьяго-де-Компостелу еще должным образом не разрекламирована, инфраструктура не развита. А в привычном для паломника Иерусалиме деньги собирают вовсе не христиане: «тот, кто приходил к вратам города не мог попасть туда, не заплатив некоторого количества золота, требуемого в качестве подати» ^[11], не говоря уж об упускаемых завещаниях имущества. И это тоже важный повод к захвату Иерусалима.

Призыв папы на фоне эпидемии обернулся довольно неожиданным даже для него крестьянским крестовым походом. Папа рассчитывал на несколько тысяч рыцарей, а в поход внезапно отправились десятки тысяч крестьян и рыцарская беднота. Советский историк Заборов, впрочем, считал, что папа такой возможности опасался, пытаясь сдержать ненужное рвение тех, кто был бесполезен для дела:

“Как бы то ни было, клермонская речь Урбана II возымела действие, значительно превзошедшее его собственные ожидания и в какой-то мере даже не вполне соответствовавшее интересам феодальных инициаторов крестового похода. О том, что возможность такого резонанса не исключена, догадывался, видимо, и сам папа, иначе он не стал бы увещевать слабых людей, не владеющих оружием, оставаться на месте: эти люди, говорил он, являются больше помехой, чем подкреплением, и представляют скорее бремя, нежели приносят пользу. Удержать бедноту, однако, было невозможно. ^[12]

С другой стороны, это могло быть продуманным лицемерием, если церковь таким образом планировала уничтожение в Европе «лишних ртов» и рыцарской голытьбы из младших сыновей феодалов, которые по праву наследования не получали в удел поместья своих отцов, сбивались в банды и терроризировали купцов. В любом случае, папа сам был родом из Шампани и знал, какой эффект может вызывать «священный огонь». И это не только страх, не случайно в покровители больным был выбран именно св. Антоний, известный своими демоническими видениями. Управлять ситуацией, надо заметить, оказалось сложнее, чем папа рассчитывал:

“Урбан считал, что крестоносное войско должно было состоять лишь из рыцарей и других боеспособных частей. Однако, по мере того как провозглашенная в Клермоне весть о походе на Восток распространялась по Западной Европе, все больше мужчин и женщин из всех социальных слоев населения принимали крест. Выражаясь современным нам языком, можно сказать, что Урбан потерял контроль над кадрами. ^[13]

Первая волна крестоносцев пошла в свой безумный крестовый поход весной 1096 года, даже не дождавшись назначенного папой срока в августе. Сработал как непосредственный страх перед смертельной болезнью, так и галлюцинации от нее же, породившие тревожность и массовые видения, принимаемые за знамения. Даже автор классической «Истории крестовых походов» Ж.-Ф. Мишо, считающий, что «история средних веков не знает эпопеи более величественной», вынужден был заметить о первых крестоносцах: «В этом сборище одержимых не нашлось ни одного сколь либо разумного человека — никто из них всерьез не задумался над будущим, никто даже не удивился тому, что теперь так изумляет их потомков». ^[14]

При этом фактор страха перед эпидемией был отмечен еще современником первого крестового похода, немецким хронистом Эккехардом Аурским, который писал о страшной огненной болезни, поражавшей людей, и именно с этой болезнью связывал энтузиазм «похода бедноты». Сейчас это общее место у специалистов по истории крестовым походов: «Он [Эккехард] объяснял вовлеченность бедняков в первый крестовый поход следствием хаоса, эпидемии эрготизма, которая охватила Западную Европу, и экономического упадка». ^[15] Но Заборов, хорошо знакомый с хрониками Эккехарда, эту связь практически упустил, только упомянув описание «страшной болезни, которая поразила и людей и скот» в контексте голода. То ли он считал, что марксистская доктрина требует более сосредоточиться на экономической составляющей, то ли решил, что недавние эпидемии эрготизма в СССР в контексте безумия и психозов могли выглядеть ненужные ассоциации. Теперь же некоторые историки, например Дж. Филипс, упоминают и психическую составляющую отравления спорыньей:

“Годы, приведшие к первому крестовому походу, включая 1095, были во Франции засушливыми, с бедными урожаями, голодом и вспышками эрготизма — болезнью от грибка на ржи, которая может вызывать безумие. Эккехард из Ауры описал эту ситуацию подробно и предположил, что такие условия много послужили тому, чтобы поощрить людей искать удачу в далеких странах в крестовом походе. ^[16]

Вероятно, это безумие и есть тот дополнительный фактор, который вызвал слова Мишо об «изумлении потомков». О галлюциногенной составляющей отравления историк не знал, а фактор страха в причинах разыгравшегося психоза представлялся ему недостаточным для объяснения охватившего массы религиозного рвения:

“Во все времена обычные люди следуют своим естественным склонностям и повинуются в первую очередь голосу собственной пользы. Но в дни, о которых идет речь, все обстояло иначе. Подготовленная паломничеством и религиозными испытаниями прежних столетий, набожная горячность становилась слепою страстью, и голос ее оказался сильнее всех остальных страстей. Вера словно бы запрещала защитникам своим видеть иную славу, иное блаженство, чем те, которые сама представляла распаленному их воображению. ^[17]

Бенедиктинский монах Эккехард имел ввиду, конечно, не безумие, о нем он не догадывался, и неадекватное поведение франков представлялось ему лишь религиозным экстазом. Но Эккехард видел огромное желание отчаявшихся людей бежать от голода и страха перед смертельным «невидимым огнем», о чем прямым текстом и писал:

“Западных франков легко можно было уговорить покинуть свои деревни; ибо Галлию в течение несколько лет жестоко угнетали то гражданская война, то голод, то смертность, и, наконец, вплоть до отчаяния в самой жизни напугала та напасть, которая возникла возле церкви святой Гертруды в Нивеле. Она была такого рода. Человек, пораженный невидимым огнем в той или иной части тела, так долго горел в жутких, вернее, ни с чем не сравнимых мучениях, пока не терял дух вместе с мучениями, или мучения вместе с пораженным членом. Об этом до сих пор свидетельствуют некоторые люди, потерявшие в результате этой кары руки или ноги. ^[18]

Франки двинулись в поход массово. Как отмечает анонимный автор «Деяний франков» (Gesta Francorum), сам принимавший участие в первом крестовом походе, «то было великое движение по всему Галльскому краю». ^[19] Характерно, что это движение франков вызывало поначалу только насмешки в тех частях Германии, в которых соответствующих предпосылок еще не было и доз спорыньи хватало только на легкие галлюцинации (если мы предположим, что многочисленные «чудесные видения» ими и были). Поэтому франки, идущие в крестовый поход, поначалу представлялись окружающим фактически сумасшедшими, о чем также упоминает Эккехард:

“Отсюда вышло, что почти все немецкие народы, не зная в начале этого похода о его причине, издевались над проходившими через их землю столькими отрядами конных и пеших, столькими толпами крестьян, женщин и детей, говоря, что они охвачены неслыханной глупостью, ибо, ловя ненадежное вместо надежного, напрасно оставили землю своего рождения. ^[20]

Аббат Эккехард ничего не знал о причинах мора и о психозах и галлюцинациях при отравлении спорыньей, но зато он сам наблюдал явления, представляющиеся ему божественными чудесами, которые он посчитал необходимым подробно описать:

“Чудесные явления самого разнообразного характера предшествуют уже началу крестового похода. Эккехард Аурский посвящает описанию фактов этого рода целую главу (десятую) в своем «Иерусалимце», заявляя притом, что полагает «полезнейшим делом» (duximus utilissimum) привести хотя бы некоторые известия об этих чудесах. ^[21]

Перед походом появилось множество фанатически настроенных проповедников из монашеской братии и просто юродивых, звавшие слушателей в бой за христианские святыни. Они вещали «о пророческих сновидениях, явлениях Христа, девы Марии, апостолов и святых, о небесных знамениях». ^[22] «Чудеса и видения умножились; наблюдали даже тень Карла Великого, призывавшего христиан к битве с неверными». ^[23] «Широкое распространение получили якобы падавшие с неба грамоты, посредством которых господь изъявлял намерение взять под защиту ратников Божьих. По уверению Эккехарда Аурского, он сам держал в своих руках копию такого небесного послания». ^[24] Священники уже не удивлялись чудесам, видя воочию «как удивительной длины меч был унесен ввысь порывом ветра, поднявшимся неизвестно откуда». ^[25] Далеко не все новоявленные пророки были агентами папы, многие из них действительно верили в то, что видели знамения, и явились индукторами распространения психоза.

Сейчас трудно сказать, что из «чудес» являлось церковной пропагандой, что галлюцинациями, а что просто вымыслом и фантазиями мистичного средневекового ума. В те времена и не было особого различия — любая галлюцинация также реальна, как существование Христофора-песьеглавца или единорогов. Но описывалось чудес перед первым походом множество, что дало повод Чарльзу Маккею в его классическом труде о массовых маниях эти явления представить безумствами. Люди в то время начали видеть необычные вещи. То небо озарялось подобием северного сияния необычной яркости, и тысячи крестоносцев выходили смотреть на него, в благоговении падая ниц на землю. То воины бились в небе пылающими мечами, то мириады звезд низвергались с небес. Особенно обезумели женщины и призвали своих любимых и мужей отказаться от всего ради священной войны. Многие из них выжигали кресты у себя на груди и руках и подкрашивали раны красной краской. Другие выжигали кресты на своих младенцах. ^[26]

Эккехард описывает, как он сам видел комету, «простирающую свой блеск в сторону подобно мечу», а другой священник наблюдал небесного всадника, убившего врага огромным крестом. «Некоторые, которые несли стражу на конских пастбищах, рассказывали, что видели в воздухе образ города, и видели также, как различные толпы спешат к нему из разных земель конные и пешие». ^[27] Теперь видения уже не оставят Эккехарда, он и во время похода будет видеть прыгающую на небе звезду, кровавые облака, поднявшиеся как с запада, так и с востока, летящие навстречу друг другу и столкнувшиеся между собой в центре неба, огненные блики с севера и летающие по воздуху факелы, «что мы можем подтвердить при помощи многочисленных свидетелей». ^[28] Взяли ли крестоносцы с собой соответствующий провиант, или это лишь разыгравшееся воображение мистически настроенного монаха? Вряд ли теперь мы это узнаем.

После «семи тощих лет» голода, непосредственно предшествовавших крестовым походам, когда соседи и родственники умирали и продолжают умирать в диких мучениях от страшной и непонятной «огневицы», любое видение будет являться лишним веским поводом бежать из гиблого места, чем дальше, тем лучше. Бежать в далекий сказочный Иерусалим, где молочные реки и кисельные берега, и куда зовет на священную битву не только папа, но и сам Христос или Дева Мария, лично появляясь на небесном экране. Все происходящее вокруг обретало пророческий смысл. Даже выкидыши у женщин — наиболее стандартный симптом отравления спорыньей — трактовались как знак небес:

“Любые необычные явления в природе и в человеческой жизни вроде преждевременных родов у женщин интерпретировались как свидетельства приближения грозных событий. ^[29]

Видения, как пишет Эккехард, еще больше подхлестнули людей к походу: «Кроме того, знак, который, как было написано выше, видели на солнце, и множество знамений, которые появились как в воздухе, так и не суше, побудили к такого рода действию немало прежде равнодушных людей… Точно так же другие, терзаемые внезапным изменением образа мыслей, или наставленные ночным видением, решали отречься от поместий и личного имущества и нашить на одежды знак умерщвления; среди всех этих народов, наперебой, более чем тому можно поверить, устремившихся в церкви, благословение священников по новому обычаю раздавало мечи вместе с посохами и сумками». ^[30]

Все это вместе и заставило народные массы стихийно броситься в кровавую мясорубку крестового похода. Они шли, сметая на своем пути все мелкие населенные пункты, грабя всех подряд, чтобы прокормить себя. Анна Комнина, дочь византийского императора Алексея, писала тогда:

“До императора дошел слух о приближении бесчисленного войска франков. Он боялся их прихода... Однако действительность оказалась гораздо серьезней и страшней передаваемых слухов. Ибо весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию, они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу… Вместе с кельтскими воинами шла безоружная толпа женщин и детей, покинувших свои края; их было больше, чем песка на берегу и звезд в небе, и на плечах у них были красные кресты. Как реки, хлынувшие отовсюду, всем войском двинулись они на нас через Дакию. ^[31]

Даже если послы императора Алексея действительно просили папу о помощи против «язычников» (но не о крестовом походе в Иерусалим) на соборе в Пьяченце (никакие из сохранившихся византийских источников этих послов не упоминают), то в любом случае что-то пошло не так, на такое движение в Византии никак не рассчитывали и испугались. Анна полагала, что за всем этим стоит лишь неистовая проповедь Петра Пустынника: «Петр как будто покорил все души божественным гласом». Согласен с ней и архиепископ Вильгельм Тирский: «Петр был чрезвычайно полезен своею проповедью папе… Он, как предтеча, приготовлял умы слушателей к повиновению папе, и последний, предпринимая свои увещания, достигал скорее цели и тем легче привлекал к себе сердца всех». ^[32] Но если бы не было изначальных предпосылок, то проповеди Петра не нашли бы столь многочисленных последователей, тем более так быстро. Это даже Христу не удавалось.

Так что отмеченная Ле Гоффом связь характера питания, роли чуда и «своеобразия средневекового христианства» не случайна:

“Появление на Западе спорыньи, частый голод и горячка, вызывающие конвульсии и галлюцинации**, деятельность антонитов, рвение участников народного крестового похода — здесь целый комплекс, где средневековый мир предстает в тесном переплетении своих физических, экономических и социальных бед с самыми неистовыми и одновременно одухотворенными реакциями. Изучая характер питания и роль чуда в средневековой медицине и духовной жизни, мы каждый раз вновь обнаруживаем эти сплетения невзгод, необузданности и высоких порывов, из которых складывалось своеобразие средневекового христианства в глубине его народных слоев. Ибо средневековый мир, даже оставляя в стороне периоды чрезвычайных бедствий, был обречен в целом на множество болезней, которые объединяли физические несчастья с экономическими трудностями, а также с расстройствами психики и поведения. ^[33]

Конец у «народных крестоносцев» был печальный. Множество их погибло на своем пути, а остальные были убиты сельджуками, кроме нескольких тысяч юношей и девушек, проданных в рабство на мусульманских базарах Малой Азии. «В этом деле погибла большая часть следовавших за Петром благородных людей: Готье Неимущий, Рено де Бресс, Фульшер Орлеанский и большое количество других. На двадцать пять тысяч пеших и пятьсот конных воинов, вышедших из лагеря, едва лишь один из них смог избегнуть смерти либо плена». ^[34] За этим «едва лишь один» архиепископ Тирский скромно скрывает самого Петра Пустынника, который остался цел и невредим, благоразумно оказавшись во время резни в другом месте. Впрочем, в этом есть определенная логика — хронист Гвиберт Ножанский упоминает характерное отличие подстрекателя похода Петра от завлеченных его проповедями народных масс: «хлеба он не ел, или почти не ел, а питался вином и рыбою». ^[35] Один раз, правда, дар святого Петра исчезать во время опасности даст сбой — год спустя в осажденной Антиохии пытающегося сбежать проповедника поймают сами крестоносцы.

Вторая волна крестоносцев, вышедшая в поход после хорошего урожая 1096 года, вела себя уже относительно более разумно. Закончив с местными еврейскими погромами, крестоносцы все же добрались до цели. А когда в 1099 году Иерусалим, наконец, оказался в руках воинов Христа, необходимость других походов «для борьбы с неверными» поблекла, ибо пилигримы приносили более легкую прибыль, сами отдавая свои деньги в быстро организовавшиеся структуры вроде братства антонитов, ордена госпитальеров и, позже, тамплиеров, а продолжающиеся эпидемии эрготизма поддерживали движение паломников. Поэтому проповеди новых крестовых походов на восток и в Испанию успеха практически не имели, или имели локальное значение. Упадок туристической схемы наступал, когда урожай оказывался заражен мало. Эти периоды могли иногда затягиваться на пять-десять лет, но в такие годы и в крестовый поход зазвать сложнее. А в годы эпидемий — смысла в крестовых походах нет, и если нет более важных политических и экономических задач, то лучше просто поддерживать стабильный бизнес и пропагандировать паломничество. Пилигримы выгодней, чем разорительные крестовые походы. В крестовом движении наступило определенное затишье, которое историки отмечают, но определить причину затрудняются:

“Создается впечатление, что после завершения первого крестового похода энтузиазм в большей части Западной Европе поостыл… Из Лимузена, где проповедь первого крестового похода вызвал необычайный энтузиазм, в 1102-1146 годах не отправился ни один крестоносец. Нельзя, впрочем, сказать, что исчезло стремление посетить Гроб Господень — из этих мест в начале XII века в Иерусалим отправлялось много пилигримов, как будто старая традиция мирного паломничества одиннадцатого столетия вновь заявила о себе. То же происходило и в Шампани, еще одном центре вербовки участников первого крестового похода. Не сохранилось упоминания ни об одном шампанском крестоносце в 1102-1146 годах, однако засвидетельствованы многочисленные случаи паломничества в Иерусалим. Среди многих именитых паломников мы видим графа Гуго Труаского, который провел в Иерусалиме четыре года с 1104 до 1108 и ездил туда опять в 1114 и 1125 годах, когда он сам вступил в орден тамплиеров. За тот же период не нашлось ни одного крестоносца в Провансе, ранее щедро снабдившего рыцарями крестовый поход в 1096 году, но было множество пилигримов в Иерусалим. ^[36]

Когда мусульмане в 1187 году вновь захватят Иерусалим, то есть нарушат сам бизнес, тогда крестовые походы возобновятся (единственный между этими событиями большой поход в 1147 году был вызван опасной для проекта угрозой христианским княжествам на востоке и проповедовался Бернаром Клервоским, отцом-основателем ордена тамплиеров, работающих на том направлении). Но к этому времени уже создана инфраструктура альтернативного пути паломничества в Сантьяго-де-Компостела.

Первый крестовый поход — далеко не единственный, связанный с эпидемиями, видениями и религиозным психозом. Альбигойский крестовый поход (начался в 1209 г.), сыгравший важную роль в учреждении инквизиции, рисует нам сходные картины как пропаганды, так и помешательства:

“И вскоре множество монахов стало трудиться над тем, чтобы зажечь народные страсти, обещая по всем церквам и площадям Европы вечное спасение будущим крестоносцам. И долго тлевшая искра вспыхнула ярким пламенем. Чтобы понять, с какой силой разгорались в средние века народные страсти, мы должны помнить, как легко народы той эпохи поддавались впечатлению минуты и доходили до исступления, о котором у нас сохранилось лишь одно воспоминание. В то время как проповедовался этот крестовый поход, многие города и посады Германии наводнились женщинами, которые, не имея возможности удовлетворить свое религиозное рвение вступлением в ряды крестоносцев, раздевались и голые бегали по улицам и дорогам. ^[37]

Для детского крестового похода (1212 г.) подстрекательства церкви, похоже, не понадобилось. Хватило лишь пары видений Христа пастушкам. «Религиозный экстаз, за которым, как и во времена Петра Пустынника, скрывались вновь ожившие надежды обездоленных крепостных, словно эпидемия, охватил массу людей». ^[38] Результат известен и напоминает уже обкатанный сценарий «похода бедноты» — почти все дети погибли, а несколько тысяч выживших были проданы в рабство тем мусульманам, с которыми дети собирались воевать.

“Еще более ярким признаком умоисступления той эпохи является крестовый поход детей, которые тысячами бросали свои дома. По всей стране можно было видеть толпы детей, направлявшихся в Святую Землю без всякого предводителя или проводника; на вопрос, что они хотят делать, они отвечали просто, что идут в Иерусалим. Тщетно родители запирали своих детей на замок; они убегали и пропадали. Не многие из них вернулись домой, и вернувшиеся не могли ничем объяснить бешеное желание, охватившее их. ^[39]

Детский крестовый поход выглядел настолько мистически, что долгое время даже витали сомнения в его реальности. Но в те времена это было в порядке вещей.

“В этом человеческом сообществе, переполненном страданиями и каждодневными страхами, среди галлюцинирующих и ясновидящих, случается все, даже невозможное. Историки подтверждают реальность одного из наиболее невероятных событий той эпохи — детского крестового похода 1212 г. В нем долго видели лишь воплощение народной легенды, однако наука доказала, что этот необычный эпизод принадлежит истории. ^[40]

Французский историк Ашиль Люшер, не зная того, далее указывает на характерные признаки эрготизма во время детского похода: «Хронист Альберт де Стад сообщает, что в Льеже сотня женщин, одержимых религиозным энтузиазмом, билась в исступленных конвульсиях. Та же истерия, вне сомнения, способствовала и созданию во Франции войска, ведомого пастухом из Клуа». ^[41]

Связаны с видениями и крестовые походы пастушков 1251 и 1320 гг., народный поход 1309 года и некоторые другие.

Но более локальные эпидемии шли практически все время, выливаясь в постоянное массовое движение паломничества к святым местам, где люди надеялись излечиться от смертельной болезни. Наиболее специфическим для эрготиков был путь в Сантьяго-де-Компостела, который мы вправе назвать Дорогой Смерти.

* Здесь характерная ошибка русского издания, показывающая, что ни переводчик, ни редакторы не знали, что такое спорынья; получается: спорынья — это злак; пропадает существенный момент — физическая невозможность отделения рожков от зерна при том уровне с/х. Должно быть: «которую вызывала спорынья ржи (возможно, также и спорынья на других злаках)».У Ле Гоффа в оригинале все верно: «causé par l'ergot de seigle — mais d'autres céréales aussi probablement» (Goff, Jacques Le. La civilisation de l'Occident médiéval. Arthaud, 1967. p.300)

** Здесь тоже небрежность перевода: не голод вызывает конвульсии, а именно «горячка», mal des ardents, т.е. правильно: «… голод и эрготизм, вызывающий конвульсии и галлюцинации…». (см. там же или англ. перевод: …famines, and ergotism which generated convulsions and hallucinations… Goff, Jacques Le. Medieval civilization 400-1500, 1990. p.239)

1. Ястребицкая А.Л. Европейский мир Х—ХV вв. М.: Интерпракс, 1995. С.13

2. Ле Гофф, Жак. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, 1992. С. 224

3. Ле Гофф, 1992, 223

4. цит. по Ястребицкая, 1995. С.13

5. Cowdrey H.E.J. The Peace and the Truce of God in the Eleventh Century. Past and Present, 46 (1970). pp. 42-67

6. Реймский, Роберт. Иерусалимская история. // История крестовых походов в документах и материалах. пер. М. А. Заборова. М.: Высш. школа, 1977. С.52

7. Мишо Ж.-Ф.История Крестовых походов. М.: Вече, 2005

8. Заборов М.А. Крестоносцы на Востоке. М.: Наука, Глав. ред. восточной лит-ры, 1980. С. 44

9. Barber, Malcolm. The two cities: medieval Europe, 1050-1320. Routledge, 2004. p.117

10. Lagarde, André. Latin Church in the Middle Ages (1915). Kessinger Publishing, 2003. p.121

11. Collection de memoires relatifs a l’histoire de France depuis la fondation de la monarchie francaise jusqu’au 13e siecle. Par M. Guizot. Paris, libraire chez J.-L.-J. Briere, 1824. (рус. пер. vostlit.info)

12. Заборов, 1980, 43

13. Riley-Smith, Jonathan. The Oxford History of the Crusades. Oxford University Press, 2002. p.35

14. Мишо, 2005

15. Riley-Smith, Jonathan. The first crusaders, 1095-1131. Cambridge University Press, 1998. p.16

16. Phillips, Jonathan; Phillips, Jonathan P. The Second Crusade: extending the frontiers of Christendom. Yale University Press, 2007. p.106

17. Мишо, 2005

18. Ekkehardi chronicon universale. MGH, SS. Bd. VI. Hannover. 1844. (рус. пер. Всеобщая хроника Эккехарда. vostlit.info)

19. Gesta Francorum, цит. по Breen, Katharine. Imagining an English Reading Public, 1150-1400. vol. 79 of Cambridge Studies in Medieval Literature. Cambridge University Press, 2010 p.125

20. Ekkehardi, 1844

21. Заборов М.А. Введение в историографию крестовых походов (Латинская историография XI—XIII веков). М.: Наука, 1966. С. 67

22. Заборов, 1980, 44

23. Мишо, 2005

24. Заборов, 1980, 45

25. Ekkehardi, 1844

26. Mackay, Charles. Extraordinary Popular Delusions and the Madness of Crowds. (1841). Barnes & Noble Publishing, 2004. p.298

27. Ekkehardi, 1844

28. Ibid.

29. Заборов, 1980, 45

30. Ekkehardi, 1844

31. Комнина, Анна. Алексиада. М.: Наука, 1965. С. 275

32. Тирский, Вильгельм (Гийом). История деяний в заморских землях. // История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том III. СПб. 1887

33. Ле Гофф, 1992, 224

34. Тирский, 1887

35. Ножанский, Гвиберт. Деяния бога через франков. // История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том III. СПб. 1887.

36. Riley-Smith, 2002. p.80-81

37. Lea, Henry Charles. A History of the Inquisition of the Middle Ages. Vol.1. (1888). Kessinger Publishing, 2004. p.147

38. Заборов, 1980, 261

39. Lea, 2004, 147

40. Люшер, Ашиль. Французское общество времен Филиппа-Августа. Перевод с фр. Цыбулько Г.Ф., СПб: «Евразия», 1999. С. 30

41. Ibid., 32

© Absentis 2010