Глава 10

Неосознаваемая опасность

История «злых корчей» в России — это история борьбы с крестьянскими предрассудками и верой во благо и «спорость хлеба» от спорыньи. Борьбы, надо заметить, почти бесполезной. Полтора столетия просветительной деятельности врачей прошли практически впустую. Спорынья перестала представлять перманентную проблему лишь с разрушением традиционного деревенского уклада жизни. Основное отличие российских эпидемий — это отсутствие бизнеса на них, никакой серьезной коммерческой инфраструктуры вокруг заболевания не возникло. За отсутствием демонологических трактатов ведьм также жгли относительно мало, счет шел на сотни, а не на десятки или сотни тысяч. Зато отыгрались на раскольниках. А для культа ведьм полуязыческое «двоеверие» оказалось непреодолимым, народ мог осерчать на колдуний только за гибель урожая или мор, но не за «дьявольщину», несмотря на стремление церковников к подавлению конкуренции:

“Христианские пастыри не ограничились только поучениями и запретами; они требовали предания обличаемых строгому суду и казням... Как сжигались музыкальные инструменты и волшебные книги, так подобную же участь испытывали и колдуны, и ведьмы. ^[1]

 Впрочем, один из самых известных случаев сожжения двенадцати «женок вещих» в Пскове (6919 год*) произошел из-за самой спорыньи непосредственно — вскоре после прокатившегося по множеству волостей ужасного мора, в чем «ведьм», скорее всего, и обвинили, как считал А. Н. Афанасьев: «заметим, что около этого времени действовала на Руси страшная моровая язва, которая и могла послужить поводом к их обвинению». ^[2] Единственное, что не знал знаменитый исследователь фольклора — это то, что упомянутая им «страшная моровая язва» была как раз эрготизмом, отмеченным во множестве летописей (прiиде на люди люто умертвiе корчета). Население же до самого последнего времени не верило во вред спорыньи, она считалась прибылью к урожаю.

Учрежденное в Санкт-Петербурге в 1765 году Императорское Вольное экономическое общество, старейшее из ученых обществ России, посвятило много времени описанию проблем эрготизма. В советской литературе веке ситуация со спорыньей в России в прошлые века вполне справедливо характеризовалась как «поистине национальное бедствие»:

В материалах общества можно встретить много работ по эрготизму, заболеваемость которым среди крестьянских масс дореволюционной России нередко принимала широкий размах и наносила большой ущерб народному хозяйству страны. Причиной такого положения являлась засоренность ржи спорыньей («изгаром»). В многочисленной печатной продукции общества, посвященной этому поистине национальному бедствию, болезнь освещалась не только в клиническом, но и в медико-статистическом и даже евгеническом аспектах. О вреде рожков спорыньи известны труды X. Пекена (1767), А. Т. Болотова (1788), Фрибе (1810), Нелюбина (1853). ^[3]

Впрочем, «изгаром» могли называть, скорее, головню, которую со спорыньей путали и считали ядовитой (вплоть до середины XX века). Впервые в России конкретную эпидемию связал с рогатой рожью в 1786 году штаб-лекарь Остерского уезда Киевского наместничества Я. Стефанович-Донцов. Он представил в медицинскую коллегию сочинение «Примечание о неслыханных и редко бываемых болезнях от употребления неспелого с рожками хлеба» (ранее лейб-медик Готлиб Шобер, расследовавший по повеления Петра I эпидемию в 1722 году, предположил роль хлеба в отравлении, но винил головню ^[4]). Правильно определив этиологию заболевания, Стефанович-Донцов подробно описал клинику, способы лечения, меры профилактики и написал первую в России диссертацию по спорынье «Описание о черных рожках, причиняющих корчи и помертвение членов» (1797). В 1794 году при массовых отравлениях гарнизона в Одессе (тогда Гаджибей) полковые лекари (за исключение лекарей Богоявленского госпиталя) также видели проблему в хлебе с рожками. В 1803 году члены Полтавской врачебной управы разработали систему профилактических мероприятий при наличии спорыньи в хлебе. В своей работе они рекомендовали: выбирать спорынью из колосьев, зерна перед помолом тщательно промыть водой, хлеб, выпекаемый из зерен, пораженных спорыньей, тщательно пропекать, не делать из него галушек и пресного хлеба, не гнать из него вина. ^[5]

Особенно сильная эпидемия была зафиксирована в России в 1832 году. Она охватила 30 различных районов. Смертность от болезни в разных местах колебалась от 11 до 66 процентов. В связи с широким распространением болезни медицинский департамент в Петербурге создал специальную комиссию по изучению эрготизма, а затем МВД выпустило подробное распоряжение для Медицинской Полиции с описанием вреда спорыньи и симптомов отравления. ^[6] Со временем, просвещение, казалось, давало свои плоды. Спорынья уже иногда описывалась даже в художественной литературе как бедствие. Например, Гоголь, наслышанный о ее вреде, пытаясь найти некое сравнение, записывает в черновике «Мертвых душ»: «...и родились, посыпались грозные следствия бесчисленно, как черви в дожди, как рождаются в ненастное время черные наросты, зовомые спорыньем, которыми вся покрывается нива, страшные предвестники глада» (VI, 834). Гоголь здесь не совсем прав (может, сомневаясь, он и не включил фразу в окончательный вариант?) — отравление спорыньей часто происходит на фоне голода, провоцирует «волчий аппетит», но нередко голод — например, вследствие нескольких лет засухи — наоборот, этому предшествует. Когда же после засухи выдается влажный год с хорошим урожаем — появляется и много спорыньи. Возможно, именно поэтому она и стала в народном сознании с урожаем ассоциироваться.

МВД тем временем продолжало выпускать циркуляры, запрещало использовать неочищенную от рожков рожь не только в пищу, но и для выкуривания вина и приготовления кваса. ^[7] В целом же, как само МВД отмечало, знания о вредности спорыньи по-прежнему не воспринимались серьезно.

Благоразумные помѣщики должны стараться о распространенiи въ простомъ народѣ свѣдѣній, здѣсь изложенныхъ. Еще не искоренился у простолюдиновъ предразсудокъ, будто спорынья во ржи не только не вредна, но и служитъ признакомъ хорошаго урожая. Самое названіе, данное ей вь Россіи, указываетъ на счастливую прибыль, какой ожидаютъ земледѣльцы отъ спорыньи. ^[8]

Спустя двадцать лет в Записках Императорского русского географического общества отмечается, что «спорынью (secale cornutum), раждающуся въ колосѣ ржи, ѣдятъ какъ конфекту» (конфекта — устар. лакомство, конфета). ^[9]

Для писателя Василия Преображенского в середине XIX века спорынья — это «пьяный хлеб» с одуряющими свойствами, хоть и вредный, но не всегда опасный. При этом «спорынья ежегодно почти встрѣчается въ ржи, бываетъ иногда в пшеницѣ и житѣ». ^[10] Крестьяне же, как он пишет, лишь по-прежнему радуются наличию спорыньи и с удовольствием ее едят, да и сам писатель не брезговал полакомиться:

“Пьяный хлебъ получающiй одуряющее свойство отъ обилiя въ немъ рожковъ и костеря, очень рѣедко замѣчается, можетъ быть потому, что крестьяне скоро привыкаютъ къ этому хлѣбу, или въ немъ не бываетъ столько вредной примеси, чтобы она могла производить опьяненiе. Замѣчательно заблужденiе крестьянъ на счетъ этого вреднаго выродка хлѣба; если замѣчаютъ большое количество спорыньи, то говорятъ: слава Богу! Богь спорость хлебу далъ.
Я часто видалъ, какъ крестьянскiя дѣти и даже взрослые, проходя мимо полосъ, обильныхъ рожками, сбирали ихъ въ руку и ѣли, какъ лакомство, и дурныхъ послѣдствiй я не замѣчалъ. Нечего грѣха таить! я и самъ не разъ ѣдалъ рожки, но вкусъ ихъ мнѣ не нравился. ^[11]

Как известно, от белены пострадавший приходит в «сильное возбуждение с галлюцинациями и бредом». ^[12] О дурманящем и ядовитом действии этого растения знали представители многих народов. Быстрые последствия отравления — симптомы проявляются уже минут через 20 — замечались легко, породив в народе устойчивые выражения: «взбеленился» или «белены объелся», то есть «внезапно перестал соображать», одурел», «бес вселился», «ведет себя как умалишенный». Как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке»: «Что ты, баба, белены объелась?» Но выражения «объелся спорыньи» не существует, ибо острое отравление происходит значительно реже, эффект хронического отравления проявляется через слишком долгое время и не осознается, а сама спорынья стала понятием сакральным. Ее вред и одуряющее действие упорно не замечали, хотя травились ей на много порядков чаще, чем той же беленой. Никакое безумие, отупение, да и физические проблемы, со спорыньей крестьяне не связывали. Это же не яд, а мать ржи, удача, дающая урожай и хлеб: «Упек в тесте бывает, а в муке спорынья, припек, упека не бывает» (Даль). «Якъ есть в хлiбi рiжки, будутъ и пирiжки (Малор.)». ^[13]

Нехватка спорыньи в хлебе приписывалась ведьмам. В этих грехах ведьмы и каялись в духовных песнях:

Из чужих коров молоко мы выдаивали,
Мы из хлеба спорынью вынимывали,
Не ходили ни к обедне, ни к завтрени;
Мы не слушали звона колокольного,
Мы не слушали пенья божьего, церковного... ^[14]

Молоко пропадало у коров из-за той же спорыньи, алкалоиды которой тормозят секрецию пролактина, что нарушает лактацию, но об этом крестьяне не догадывались. Зато «вынимывать спорынью» — это великий грех ведьмы, лишение «спорости», урожая, успеха. «„Спорынья в квашню, а тесто в шляпу“ — пожелание прибыли, удачи хозяевам при входе в дом. Слово спорынья, «обилие», древнее в лексическом составе русского языка, в современном языке сохранилось только в говорах». ^[15] Мы знаем, что поговорка «спорынья в труде» означает «пожелание успеха при уборке урожая», и нам кажется, что толкование «спорынья в тесте —приветствие, пожелание тем, кто приготовляет тесто или валяет хлебы» тоже относится к пожеланиям абстрактного успеха. ^[16] Но в народе это понималось совершенно буквально. Профессор Милов в своей монографии «Великорусский пахарь» нашел такой «ответ» — просто некогда, мол, было спорынью из зерна отвеивать: «на Руси, видимо, из-за острой нехватки времени, спорынью оставляли в муке, то есть ее „из ржаных зерен не выкидывают, мелют вместе“». ^[17] Но дело обстояло куда как серьезней — если спорыньи в муке не хватало, то крестьяне запекали ее в хлеб специально …для спорыньи:

“Спорынья, ржаные маточные рожки (secale cornit). Наши крестьяне, пользуясь названiемъ, встрѣчаютъ на колосьяхъ ржи появляющiяся обыкновенно во время сыраго лѣта черные наросты въ видѣ рожковъ. Эти зернышки крестьяне вообще для спорыньи, въ припекѣ запекаютъ въ хлебъ, между тѣмъ какъ это самый сильный ядъ, от котораго можно умереть или, наконецъ, прiиобрѣсти самые сильные припадки, сопровождаемые корчами, нервнымъ разстройствомъ, криками, стонами, тоскою, и даже онѣмѣнiемъ въ нѣкоторыхъ частяхъ тѣла. ^[18]

Не ведали об опасности не только крестьяне. Если Лев Толстой писал в начале 1890-х: «лучше совсем не есть хлеба, чем есть хлеб с спорыньей, от которой наверное умрешь», то многие другие писатели были еще очень далеки от такого осознания. Русский прозаик Владимир Пименович Крымов (1878—1968), любивший хвастаться как раз тем, что его выгнал из своего дома сам Толстой, в автобиографической книге «Сидорово учение» (Берлин, 1933) пишет о своем детстве и рожках спорыньи: «никто у нас не знал, что это ядовитая спорынья; я собирал их и ел, а потом у меня на ногах появились какие-то мокрые пятна, долго не заживали, и доктор не знал, что это такое, и только теперь я узнал, что это было от спорыньи». Уже в эмиграции у писателя стало ухудшаться зрение, а к концу жизни он полностью ослеп. Сам он считал, что был «пожирателем книг» и слишком много читал. Было ли это отдаленным последствием отравления? Сложно сказать. Возможно, эти «мокрые пятна» были и не от отравления, хотя симптомы «волдырей или язвинок» от эрготизма в источниках встречаются нередко (вспомним и «демона» на Изенхеймском алтаре). Но сам этот рассказ — лишнее подтверждение того, что дети спорынью ели, и характерно, что писатель, издатель и бизнесмен Крымов узнал о ее вреде только к концу жизни.

В XX веке ничего не меняется, несмотря на все разъяснительные меры. В массовом крестьянском сознании вредность спорыньи по-прежнему не укладывается, и в 1906 году мы также можем прочитать: «такъ какъ крестьяне не признаютъ спорынью за вредную примѣсь и потребляютъ ее съ хлѣбомъ в значительныхъ количествахъ, то въ результатѣ среди населенiя наблюдаются такiя болѣзненныя явленiя, какъ злая корча, выкидыши и проч.». ^[19] При этом журнал сообщает, что в отдельных случаях спорынья на тот момент составляла до 2% урожая.

Ровно ту же картину описывает в 1927 году изучающий текущую эпидемию врач Максудов:

“Население в начале токсидемии совершенно не верило, что заболевание вызвано примесью спорыньи к хлебу. Одни считали это божьим наказанием, другие смотрели на рафанию, как на «поветрие», заразную болезнь, третьи видели в ней результат простуды. Некоторые крестьяне указывали мне, что в голодный год им приходилось есть и лебеду, и древесную кору, и мякину, — однако корчи не было. Приходилось слышать и такие рассуждения: «Спорынья родится в самом хлебе, чтобы хлеб был спорый, а не для отравы». ^[20]

Уполномоченный деревни Суюрки признавался Максудову, что не верит в отравление спорыньей — ведь он «сам ест с осени спорыньевый хлеб — а вот его не корчит». Так же рассуждали и остальные, поэтому среди крестьян «большая часть до самого конца оставалась при убеждении, что заболевание происходит не от спорыньевого хлеба, а от простуды». ^[21]

Крестьяне спорыньи не боялись, просто не веря в ее вред. Саму мысль о том, что хлеб — основа жизни — может быть опасен, сознание отвергало. Если крестьяне ели спорынью год-другой и не замечали никаких вредных последствий, а на третий год вдруг ни с того ни с сего пальцы, руки и ноги начинали отваливаться — то это, понятно, не от нее. Кроме тех случаев, когда спорынья бывает почти не ядовита, хотя и присутствует в урожае, роль играл и тот фактор, что при отсутствии явно выраженной «злой корчи» многие отравления просто не замечали или списывали недомогание на другие причины. Максудов приводит результаты обследования им одной деревни, где почти все считали, что «корчи» у них нет. При исследовании же оказалось, что почти у половины наблюдались объективные признаки отравления спорыньей, а у большинства оставшихся и объективные, и субъективные. Было выяснено, что в реальности поражены отравлением 78% жителей. ^[22]

Максудов также упоминает характерный случай, вполне достойный присуждения известной «премии Дарвина»:

“В Сарапульском Окрздравотделе мне сообщили, что в Рябовском районе один крестьянин, желая доказать безвредность спорыньи, съел около стакана чистой спорыньи и — на другой день умер. ^[23]

В Марийской Автономной Области в 1929—1931 г.г. «явления отравления спорыньей были, как известно, настолько выражены, что потребовали специальных мер Облздрава (посылка санитарно-просветительных отрядов). Эрготизм особенно отмечался в Горно-Марийском районе». ^[24] Но спорынья все еще оставалась в народном представлении предвестницей не «глада», как у Гоголя, а урожая: «Если появилась спорынья, то урожай будет, так как хлеб спорится. Шуйск. Влад. 1931». ^[25]

В местах, где эпидемия прошла недавно, и ее последствия были видны наглядно — там о вреде спорыньи знали и помнили. Например, уроженец уральской деревни Горка Куединского района (1918 года рождения) рассказывал, что у них в компании деревенских детей были и такие, у которых вместо рук или пальцев «торчали кости». Потом все эти дети умерли. И в этой деревне крестьяне старались избегать употребления спорыньи. Зерно с рожками отбирали и уничтожали, несмотря на голод, а на местах, где злаки поражались спорыньей, старались зерновые культуры не сажать. Дети ходили по полям и убирали колоски с рожками. Но такой наглядный гангренозный вариант болезни в России всегда был более редок.

Те же, кто еще не столкнулся с болезнью вживую, продолжали быть в неведении. Я разговаривал с людьми, которые ели спорынью в 1946-1947 гг. в Ярославской области во время известного массового голода. Деревенские дети переплывали на лодках Волгу, чтобы собрать рожки, «столбики» и сгнившую картошку, из которой пекли «тошнотики». Спорынью ели пригоршнями, и никто никаких симптомов не замечал, а о ее вреде даже не догадывались. Женщина, чье детство прошло в тех краях, будущий психиатр-нарколог, став студенткой, была поражена, как это спорынья может быть ядовита — ведь она ела ее несколько лет без всякого вреда!

Зато в Сибири тогда спорынья уродилась совсем другая. Например, в селе Инченково Кемеровской области в 1946 году отравились спорыньей 160 работников колхоза «Огонек», восемнадцать из которых умерло. ^[26] Сколько в то время было подобных вспышек — неизвестно, информация не распространялась. Подобные случаи априорно предполагались диверсиями, расследовались органами госбезопасности, а масштабы отравлений и смертность от них (чаще — даже не спорынья, а фузариоз зерновых) и непосредственно от голода власти пытались скрыть. Вероятно, за время голода 1946-48 гг. в России, Украине и Молдавии погибло не менее миллиона человек. ^[27]

Последствия эпидемий в те года, когда спорынья урождалась с большим количеством алкалоидов, могли быть очень серьезными, особенно с учетом того, что полностью излечится от отравления обычно уже не возможно. Как отмечал Максудов: «Jahrmarker, осматривая больных рафанией, пришел к выводу, что в результате отравления спорыньей образуется особая конституция (Ergotismuskonstitution), которая остается на всю жизнь, а д-р Колотинский утверждает, что эпидемия эрготизма в значительной степени способствует вырождению населения». ^[28] Те же, кто оставался живым после отравления, все равно обычно умирали в течение нескольких лет или доживали свой век с нарушенной психикой. Тучек (Tuzek), обследуя переболевших шесть лет спустя после эпидемии, в 1886 году, отметил, что значительное количество из них уже умерло, а большой процент являл картину слабоумия. В той же деревне Суюрки, где, как сообщал процитированный выше Максудов, никто в спорынью не верил, побывал и проф. Выясновский: «Отмечу между прочим, что из группы больных, болевших до 12 месяцев и больше, в этой деревне в живых осталось на лето 1935 г. лишь 2 человека; остальные же все умерли». ^[29]

* Во второй псковской летописи более точных указаний нет, там всего одна фраза: «Того же лѣта псковичи сожгоша 12 жонке вѣщих» но, скорее всего, это 1410 год, а не 1411, как считает Афанасьев; для псковского летописания XV в. характерен сентябрьский стиль времяисчисления, а мор от эрготизма, вызвавший, вероятно, сожжение «ведьм», начинался в России обычно осенью, т.е. рассматривать надо год раньше. Именно 1410 год для этого события указывался в словаре Брокгауза.

1. Афанасьев А.Н. Древо жизни: избранные статьи. М.: Современник, 1982. С. 413

2. Ibid.

3. Советское здравоохранение. Министерство здравоохранения СССР. Народный комиссариат здравоохранения. Гос. Изд-во медицинской литературы, вып. 1, 1965. С. 150

4. Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М.: Наука, 1988. С. 159
5. Палкин Б.Н. Русские госпитальные школы XVIII века и их воспитанники. М., 1959. С. 138-140.

6. Сборник циркуляров МВД, Том 7. СПб, 1858, 139-142, 168-180

7. Ibid., 140

8. Современникъ, Томъ 37 САНКТПЕТЕРБУРГЪ, 1845. С.312-313

9. Записки Императорскаго русскаго географическаго общества по Отдѣленію статистики. Томъ 1, 1866. С.431

10. Преображенскій В.А. Описаніе Тверской губерніи в сельско-хозяйственном отношеніи. Издано Ученым комитетом М.Г.И., 1854, С. 283

11. Ibid., 283

12. Семенов С.Р., Телятьев В.В. Лекарственные растения Восточной Сибири, 1966. С. 198

13. Ермолов А.С. Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках и приметах: Всенародная агрономия. Тип. А.С. Суворина, 1905. С. 291

14. Жданов И.Н. Сочиненія, том 1. / Изд. Отд-нія русскаго языка и словесности Имп. академіи наук, 1904. С. 804

15. Ларин Б.А. Из истории слов и словарей: очерки по лексикологии и лексикографии. / Изд-во Ленинградского университета, 1963. С. 172

16. Словарь русских народных говоров, том 40. Институт русского языка АН СССР. Наука, 1965. С. 236

17. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: РОСПЭН, 1998. С. 358

18. Забылин М. Русскій народъ, его обычаи, обряды, преданія, суевѣрія и поэзія. М. Березин, 1880. С. 433—434; (или репринт М.: ТЕРРА, 1996, том 2. С. 36)

19. Журнал опытной агрономии: Том 7, кн. 3-6. Министерство земледелія. Ученый комитет, 1906, С. 600

20. Максудов Г.А. Токсидемия рафании (эрготизма) в Уральской области в 1926—27 г. // Казанский медицинский журнал № 11, ноябрь. Казань, 1927, 1151—1165, С. 1158

21. Ibid., 1158-1159

22. Ibid., 1157-1158

23. Ibid., 1158

24. Смирнов Б.Л. Нервный профиль Марийской Автономной Области по данным амбулатории областной больницы за 1929—1931 г.г. М.А.О (Йошкар-Ола), 1933, № 5—6: 81-102

25. Словарь русских народных говоров. Том 40. / Ин-т русского языка АН СССР, 1965. С. 226

26. Лавриненко П.Г. Мои года — мое богатство // Вестник краеведения: Прокопьевский район. Вып. 3. Школьный. 2006 (год токсидемии восстановлен по запросу в библиотеку Прокопьевского района).

27.Filtzer, Donald. Late Stalinist Russia: society between reconstruction and reinvention. // Juliane Fürst. Vol. 29 of BASEES/Routledge series on Russian and East European Studies. Taylor & Francis, 2006. p. 82

28. Максудов, 1927, 1159

29. Выясновский А.Ю. Эрготизм. Классификация форм, клиника и патологическая анатомия хронического эрготизма. / Издание Психоневрологического института. Пермь, 1937. С. 11

© D. Absentis 2010